Владимир не учёный, не имеет специальных дипломов и степеней, но может заткнуть за пояс многих профи. Один только факт: роскошный зал палеонтологии в Национальном музее в Астане стал таким с помощью его коллекции. Причём Владимир отказался её продавать и просто подарил музею…

Ярцев работает в сфере строительства в нефтегазовой отрас­ли. Жил и в России, и в Италии, но родным и любимым городом считает именно Актау. Когда первый раз нашел зуб древней акулы, то был потрясен. Мангистау богат окаменевшими моллюсками, зубами акул, позвонками древних рептилий и прочими запчастями фауны эпохи мезозоя и раннего кайнозоя.

Владимир стал изучать это все, коллекционировать, благо мог себе позволить такое хобби. В итоге даже купил внедорожник, чтобы колесить по степи, кучу оборудования и вскоре лучше профессоров мог рассказать многие тонкости о той эпохе. Одно время мечтал открыть собственный музей в Актау, чтобы сокровища не пылились в гараже. Но оказалось, иногда опасно даже просто подбирать подарки из другой эпохи.

- Особенность многих окаменелостей в том, что у них повышен радиационный фон, — рассказывает Владимир. — Я, прежде чем взять находку в руки, всегда проверяю её дозиметром. Представьте удивление, когда вижу в Инстаграме, что дама выкладывает фото позвонка: мол, нашла недавно. Я пишу в личку, спрашиваю, проверяла ли она его дозимет­ром. Дама даже не знает, что это такое. Приглашаю приехать ко мне с находкой, замеряем, и вместо предельно допустимых 30 микрорентген в час прибор показывает 500.

- А почему так получается?

- Как, на ваш взгляд, связаны окаменелости и наш урановый карьер? Это был интересный древний процесс. Несколько подводных вулканов, извергаясь, отравляли, уничтожали своими выбросами все живое. Погибшие животные начинали разлагаться, привлекали других, так появлялись скопления костей. В этом уникальном месте урановая руда, по сути, представляет собой костный детрит, то есть измельченные останки ихтиофауны. Рыбы, киты, моллюски, все, что плавало, умирало и откладывалось слоями, впитало в себя уран и стало месторождением.

- Говорят, в вашей местности запросто можно найти зубы древней акулы или моллюсков…

- Ну да, есть такой миф, что у нас достаточно выехать за город и, не отходя от машины, подобрать коллекционные экземпляры. На самом деле это не так. Надо знать локации, разбираться, в каком слое искать находки. Я не пытаюсь “пылесосить” все подряд, а отправляюсь то за зубами, то за моллюс­ками, и у каждой экспедиции свои особенности. Кстати, мне иногда пишут, что это варварство, что нельзя подбирать эти находки, надо оставлять их для потомков.

- Резонное замечание...

- Так могут говорить люди, далёкие от геологии, кто не в теме. На самом деле окаменелости выходят на поверхность почвы за счёт эрозии, осадков и на открытом пространстве долго существовать не могут. Я даже как-то ставил эксперимент: в приметном месте положил на скалу идеальный акулий зуб, через год вернулся, нашел по гео­локации точку и увидел, что он наполовину разрушен. Так что если ты хочешь оставить окаменелые кости животных потомкам, то надо как раз собирать их, чистить и сохранять, передавая в музеи. Что я и делаю.

А зубы акулы действительно не такая редкость, как может показаться. За свою жизнь она теряла от 10 до 30 тысяч зубов, это был расходный материал для животного.

- Есть какой-то запрет на такое собирательство, на вывоз за рубеж подобных находок?

- Запрещено вывозить скелеты рептилий, потому что они представляют большую научную ценность. В остальном это не наказуемо. Но когда я обнаружил девятиметровый скелет ихтиозавра, то получил шквал обращений. Учёные из многих стран были готовы приехать, чтобы извлечь его, изучить, но я передал координаты находки, только когда была достигнута договоренность, что этот экземпляр останется в Казахстане. Потому что находка была уникальная — позвоночный столб из 45 позвонков, череп и частично ласты. Прекрасная сохранность и, скорее всего, неизвестный вид.

На международных аукционах стоимость подобных экземпляров доходит до миллиона долларов. У нас вообще местность богата на древние окаменелости, и можно было бы использовать это для привлечения туристов. Хороший современный музей может оказаться не менее выгодным, чем гостиница. Я видел в других странах, какие потоки людей идут в подобные музеи. Но для этого надо вкладываться не только в строительство ­отелей, но и в науку.

- То есть нажиться на находках у вас не получилось?

- Я никогда не ставил себе цели заработать на окаменелостях. Да, были случаи, когда за коллекционный акулий зуб предлагали 1000 долларов, но мне кажется неэтичным продавать то, что я просто нашел. Мы иногда обмениваемся с коллекционерами, это нормальная практика, все в рамках закона.

Что касается Национального музея, они изначально меня нашли и предложили продать часть коллекции, потому что соз­давался новый зал и у них материала просто не было. Мне и мои знакомые со смехом говорили, что, глядя на старые витрины в музее, всегда вспоминали мои полки в гараже.

Я ведь сначала просто для себя коллекционировал, потом мечтал открыть свой музей и кофейню в одном помещении, чтобы жители города видели эти сокровища. Успел даже получить нужные разрешения, но выбранное помещение никак не достраивалось, к тому же я был постоянно в разъездах и заниматься проектом было некогда.

И когда поступило предложение от Национального музея, я был даже рад. Так и сказал, что продать не смогу, но подарю, буду знать, что сделал свой вклад в науку. Причём это были образцы с подробной научной идентификацией и датировкой. Кстати, и до этого я частенько отдавал находки в местные ­музеи.

- Почему какой-то частный собиратель пополняет фонды госмузея, неужели больше некому?

- Палеонтология не слишком популярна. Скажем честно: в Казахстане она как наука умерла с развалом Советского Союза, что само по себе грустно. Проблема в том, что эта наука не приносит денег, её разработки не внедряются в производство. Единственное, она может быть полезна для развития туризма и престижа страны.

Палеонтология была нужна во времена бурного развития геологии, когда с помощью найденных останков животного мира датировали и идентифицировали геологические эпохи, это позволяло обнаружить и полезные ископаемые. А когда основные изыскания были сделаны и на первый план вышла разработка, то и палеонтология оказалась не слишком нужной.

Поэтому в Казахстане на факультетах геологии сейчас не готовят палеонтологов. Все наши учёные, кого я знаю, пожилые, представители старой школы. Но они уже не ездят в экспедиции, да и не финансируются такие поездки. На­деюсь, что рано или поздно эта профессия возродится, ведь разнообразие изысканий учёных — это тоже престиж страны. А Актау — это настоящий Клондайк палеоизысканий!

Ксения ЕВДОКИМЕНКО, Алматы